«Во время курса химиотерапии вышла работать в реанимацию». История 37-летнего врача, которая лечится от рака

16 декабря 2022 года в НМИЦ онкологии имени Блохина в Москве Ольге Пьянковой сделали радикальную операцию по поводу рака молочной железы — убрали саму железу и лимфатические узлы. Здесь же Ольга проходит реабилитацию: этот Новый год она встречала в больничной палате.

На личной странице Ольги в Instagram (деятельность запрещена в РФ) написано: «Из врачей — в онкопациенты». Ее личная история — это история преодоления, любви к жизни и к работе, на которую 37-летний врач — анестезиолог-реаниматолог еще вернется.

Дома ее ждут родители, муж и двое детей. MSK1.RU поговорил с Ольгой о том, как важно вовремя обнаружить свой рак, как для каждого из нас важны семья и работа и как болезнь меняет взгляд на жизнь.

— Ольга, когда ты узнала, что ты теперь не врач, а пациент, причем надолго и не с самым хорошим диагнозом?

— Летом 2022 года. Диагноз свой я не скрывала, сказала всем — я немного приболела, поэтому сейчас буду получать цитостатики (противоопухолевые) и другие «полезные» препараты. И буду превращаться из царевны в лягушку, из прекрасной бабочки в гусеницу и так далее. Не просила себя жалеть, просто старалась с юмором, насколько это возможно, отнестись к своему состоянию.

— А до этого были какие-то подозрения?

— Были, к сожалению, и я упустила довольно много времени. В 2019 году я родила младшего сына, была в отпуске по уходу за ребенком. После кормления грудью у меня оставались уплотнения в молочной железе. Несколько раз мне делали маммографию, УЗИ молочных желез… Я ходила в частную клинику, там меня смотрел врач. Лично у меня подозрения были, но мне говорили, что, «по данным маммографии, чисто». И так я с 2020-го периодически обследовалась. Рак подтвердился летом 2022 года. Тогда муж буквально за руку отвел меня в онкоцентр.

— А как появился рак? Были ли какие-то факторы, которые могли стать причиной для его развития?

— Да. Оказалось, что я генетический мутант (смеется). То есть у меня есть мутация генов BRCA (это ряд генов, мутации в которых приводят к многократному увеличению шансов заболеть определенными видами рака). Таких генов много, но значение имеют BRCA 1 и 2. Я была на приеме у генетика, мы там рисовали родословную. Большинство моих родственников заболело раком, будучи взрослыми, но были и такие, кому «повезло» так же, как мне. Это указание на то, что мы в семье имеем мутацию по линии BRCA 2.

— И это подтвердилось лабораторно?

— Да, это подтвердилось. В областном онкодиспансере в Екатеринбурге мне провели диагностику, но результат оказался отрицательным. Потом я пошла на NGS-секвенирование генов, где исследуется кровь и ткани опухоли. Это исследование я проходила уже после того, как мне был поставлен диагноз, и у меня были препараты, полученные из опухоли при биопсии. Кстати, такое исследование проводится и в Москве, и в Екатеринбурге. И вот там мутация подтвердилась.

— Для чего это было нужно? Ведь диагноз, казалось, был ясен?

— Диагноз-то ясен, но еще важны тактика и выбор метода лечения. Так как у меня была обнаружена эта мутация, то выбор лечения в моем случае — это двусторонняя мастэктомия (удаление молочных желез, в том числе здоровой, в которой не была обнаружена опухоль. — Прим. ред.) и последующая оварэктомия (операция по удалению яичников. — Прим. ред.). Потому что при такой мутации риск развития злокачественного новообразования яичников очень высок, а рак этой локализации очень часто обнаруживается уже в далеко зашедшей стадии. Как было, например, у моей бабушки.

— Эта мутация передается по наследству?

— К сожалению, да. У меня, к счастью, сыновья, но у девочки шансы повторить мою судьбу увеличились бы многократно.

— Оля, ну вот смотри: ты — врач, и я — врач. Мы сидим сейчас и делимся друг с другом лайфхаками, о которых раньше сами не знали ничего. А как быть простым людям?

— А мы для них этим и делимся. Для простых людей из регионов. Сейчас мы сформулируем более конкретно, и я даже прошу использовать это как руководство к действию: при возникновении рака молочной железы до 40 лет, отягощенной наследственности (то есть когда случаи онкологии в семье были в нескольких поколениях), а также при онкозаболеваниях яичников поиск мутаций BRCA очень важен. При отрицательных результатах ПЦР-исследования не нужно успокаиваться, а нужно проводить более детальный поиск генетических поломок. NGS-секвенирование — это достаточно дорогостоящий анализ, он делается не только в государственных, но и в частных лабораториях. Но, если есть направление, то его можно сделать по ОМС. Предупрежден, значит, вооружен.

— Еще давай сформулируем относительно того, что нужно делать, если появились подозрения, а врачи говорят, что у вас всё «чисто».

— Не нужно в этом случае пренебрегать вторым мнением. То есть мнением второго врача. А может быть, даже третьего врача.

Различные ограничения, перепрофилирования, когда невозможно было ни записаться на прием, ни попасть на него, потому что прием могли просто отменить из-за болезни врача или карантина. Хорошо, если не все упустили бесценное время.

Я поняла важное. Если человек еще очень молод, ему 20–25–30 лет, он ведет здоровый образ жизни, не пьет, не курит, много двигается, не имеет лишнего веса и даже регулярно обследуется, то это всё равно не является гарантией, что у него не может быть рака, причем уже в серьезной стадии.

— Как получить направление в федеральный центр, чтобы лечиться там?

— Направление по форме 057 можно получить даже в своей поликлинике, у районного онколога, не обращаясь в региональный онкоцентр. Или в областном онкоцентре.

Когда у меня была на руках эта форма, я позвонила в call-центр НМИЦ имени Блохина и меня записали на консультацию к врачу. Как тысячи других пациентов из России. Когда я прилетела сюда, то поняла, что я не эксклюзив.

— Пришлось ли за что-то платить в Москве?

— Абсолютно всё было бесплатно, включая операцию, которую мне сделали, и реабилитацию после нее. Палаты двухместные, мы лежим вместе с девушкой, она тоже из Екатеринбурга. За палату, питание мы ничего не доплачиваем. Разве что за кофе из автомата.

— Какие-то преференции у тебя как у врача были?

— Конечно, были (снова смеется). Я же задавала намного больше вопросов, чем обычный пациент, и на все их нужно было отвечать. Меня это просто поразило — здесь, в институте имени Блохина, с нами разговаривают. Нам всё объясняют. У меня от этого был настоящий восторг! В отделении у нас есть не только психолог и психотерапевт, но и даже врач-психиатр. Я тоже к нему сходила, потому что мне было это интересно.

— А ты как врач больше анестезиолог или реаниматолог? С какими пациентами сама больше общаешься на работе?

— В Екатеринбурге я работаю в двух больницах: в Госпитале ветеранов войн и городской клинической больнице № 40. В 40-й — это неотложка, я там работаю в операционной. То есть отвечаю за наркозы при операциях по поводу холециститов, панкреатитов, грыж, перитонитов, непроходимостей кишечника. Всё, что к нам привозит скорая помощь.

— Анестезиологу бывает жалко своих пациентов?

— Ты знаешь, да. К нам иногда скорая привозит бабушек или дедушек из домов престарелых, интернатов…

Знаешь, анестезиолог часто видит изнанку жизни, а она бывает совсем не красивой.

— Как вы общались с московским анестезиологом, который отвечал за твой наркоз?

— О, это было, наверное, ужасно для него, но он отнесся ко мне с большим терпением. Мы обсудили всё, что, по моему мнению, со мной нужно сделать. До мельчайших деталей. Из того, что связано с наркозом, я помню только то, что мне снились ювелирные украшения. Просто чтобы как-то отвлечься от мыслей перед операцией, я рассматривала в интернете разные красивые коллекции, подписалась даже на сайты некоторых ювелиров. И, видимо, моя память мне всё это «выдала» тогда, когда это было нужно.

— Ты ведь возвращалась на работу, когда тебе был уже поставлен диагноз?

— Да, в институте Блохина летом мне уточнили диагноз и отпустили домой для того, чтобы я перед операцией прошла химиотерапию. Мне очень повезло, что в Екатеринбурге я нашла очень грамотного врача, который меня понимает и поддерживает — это Ирина Сергеевна Булавина. Она меня буквально «взяла под свое крылышко».

Мне опять же повезло, что у меня в 40-й больнице есть строгий, но очень хороший заведующий, Александр Станиславович Неруш. И он позволил мне работать во время химиотерапии, даже так скажу — создал все условия, чтобы я работала и берегла силы.

— Не пожалела себя?

— Понимаешь, мне это было нужно в тот момент. Вообще считается, что онкобольному во время проведения химиотерапии лучше работать. И здесь, в институте Блохина, я от врачей слышала об этом. Конечно, если у него на это есть силы. Так ты чувствуешь себя востребованным и лучше сохраняешься, как ни странно.

Я и сейчас рвусь на работу, если это можно так сказать. Хочу на учебу по УЗИ в анестезиологии, хочу сама научиться делать блокады под контролем УЗИ, хочу освоить УЗИ сердца. Много планов, очень. Но на лечение у меня уйдет еще несколько месяцев. Я ведь начинала свой «трудовой путь» еще с санитарки, и отдыхала только в отпуске, да и то тогда мыслями почти всегда была на работе.

— А что в жизни поменялось после того, как поставили диагноз «рак»?

— Сначала у меня были разные мысли, не скрою. Как так — еще вчера я была молодая, полная сил, желаний, устремлений, а сегодня у меня третья стадия рака? Да, были мысли, что мне уже «пора заказывать гробик».

Но потом взяла себя в руки, ни минуты не оставляла свободной. Все силы — на обследование и лечение. Я, как и многие, откладывала свою жизнь на потом. Эти ведь наши обычные жалобы дома: грязь на улице надоела, денег не хватает, надо уезжать из Екатеринбурга, еще что-то. А когда поставили диагноз, у меня всё изменилось.

Мне было плохо от химиотерапии, но мы ходили в походы и ездили с детьми по Уралу. Больше стали гулять, еще больше разговаривать. Научилась вязать, первый раз в жизни связала себе шапку. Я перестала ссориться с мамой. Поняла, что у меня есть настоящие друзья, одноклассники, одногруппники, коллеги по работе. Это те люди, которые «держали меня за руки» в самые тяжелые моменты.

И я поняла, что нужна своим детям.

— Какие прогнозы, что говорят врачи сейчас?

— К сожалению, пока никто ничего точно сказать не может. Я сейчас жду гистологию после операции, с нетерпением и страхом: от нее будет зависеть очень многое. Потом будет лучевая терапия, гормонотерапия. Потом еще одна операция. И тамоксифен (гормональный препарат, который используется при лечении рака молочной железы. — Прим. ред.), который я буду принимать в течение пяти лет. Я очень хочу закончить со своими детьми школу, увидеть, как они растут.

— Что загадала на Новый год?

— Чтобы все были здоровы. Это так традиционно, но это ведь и правда главное. Дома мы хотим завести котенка. Тоже столько лет откладывали, но теперь решились.

— У врачей есть какие-то новогодние традиции? Ты дежурила раньше в новогоднюю ночь?

— Дежурила, конечно, и не раз. У дежурных врачей новогодняя ночь зависит от текущей ситуации «на фронте». Алкоголь у нас категорически запрещен, это в любом случае так. Собирались за небольшим столом, буквально на несколько минут. Надевали колпачки, поздравляли коллег из других отделений. Запомнилась новогодняя ночь, когда наши коллеги, которые были не на смене, всю новогоднюю ночь ездили по больницам и поздравляли тех, кто на работе.

— Как отметили праздник?

— Поздравила детей и легла спать, чтобы присниться себе здоровой, в красивом платье и красивых украшениях. Буду верить в то, что всё будет хорошо.